К 100 – летию со дня рождения Афанасия Герасимовича Мурачева

В Средние века “доброписцами” называли составителей и переписчиков рукописей. Переписка церковных книг и сочинение оригинальных произведений в средневековом стиле практиковались старообрядцами даже во второй половине XX века. Особенно преуспел в том Афанасий Герасимович Мурачёв — удивительный старец с берегов Енисея.                        

Афанасий Мурачёв принадлежал к общине часовенных — одного из самых строгих и консервативных направлений старообрядчества, распространенного на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке. Родившийся при Николае II и умерший при Владимире Путине, Афанасий Герасимович многое видел и многое пережил. Однако его жизнь протекала словно в параллельном мире, в котором не было Политбюро и парадов, “сталинок” и хрущевок, пионеров и комсомольцев, не было там и перестройки. В нем, как и столетия назад, были лишь бревенчатые скиты и мудрые старцы, древние книги и тайные тропы, по которым Мурачёв всякий раз “спасался” от “сквернословных дикобразов” “асфальтового мира”, мигрируя по бескрайней тайге.

История жизни Мурачёва тесно переплелась с историей Дубчесских скитов, основанных старообрядцам ­часовенными в конце 1930­х, разоренных карательным отрядом Министерства госбезопасности СССР в 1951­м и вновь восстановленных после 1953 года амнистированными насельниками. Скиты эти существуют и по сей день. История их возникновения, быт и биографии обитателей известны сегодня благодаря творчеству Афанасия Герасимовича, которое является прямым продолжением древнерусских литературных традиций. Мурачёв явил нам, казалось бы, давно ушедший тип средневекового книжника — человека, объединяющего в себе писателя­сочинителя, каллиграфа­ – переписчика и мастера­ – переплетчика. Более того — книжника, блестяще владеющего не только старыми, но и новыми литературными формами. Его собственное наследие — это стихи и проза, часто рифмованная, а также многочисленные письма: Афанасий Герасимов, как он сам себя называл, — признанный мастер эпистолярного жанра. В 1990­х годах творчество Мурачёва и он сам становятся предметом пристального внимания исследователей — историков и археографов, по просьбе которых он составил несколько рукописей. На рубеже 1990—2000­х годов, несмотря на преклонный возраст, Афанасий Герасимович продолжал совершать дальние поездки за старинными книгами, сам переписывал, украшал и переплетал рукописи, сам же готовил кожу для переплета, помнил секреты выделки бересты для письма. Кроме того, он сотрудничал в различных литературных журналах, делясь с читателями самобытным талантом.

Гусиные перья для письма в одном из сибирских скрипториев старообрядцев-часовенных. Фото рубежа 1960–1970-х годов

Афанасий Герасимович родился 24 октября 1921 года в деревне Каначак Турочанского района Алтайского края в семье старообрядцев. Годы его детства и отрочества были непростыми. В ходе Гражданской войны значительная часть часовенных, считавших новую власть предтечей антихриста, отступила вместе с белыми в Китай. Оставшиеся на родине с началом коллективизации уходили с насиженных мест вглубь сибирской тайги, основывая скиты и маленькие семейные поселения — заимки. В числе подобных скитальцев, живших на полулегальном положении, оказалась и семья Мурачёвых.

После долгих скитаний в 1940 году они были вынуждены переехать в ярцевскую тайгу Енисейского района Красноярского края.

Афанасий, следуя наказу родителей, уезжает на один из притоков Енисея и долго странствует по тайге. Голод, и без того частый гость в домах местных крестьян, в те страшные годы, казалось, поселился здесь навсегда. Спасал кедровый орех; а тому, кто не успел его запасти, приходилось есть даже торф и труху — немало местных жителей умерло тогда от недоедания и болезней.

Незадолго до окончания Второй мировой войны Мурачёв знакомится со старцами знаменитого Дубчесского скита и просится к ним послушником, но те, приняли его не сразу, а только в 1947 году.

Мужские и женские скиты на реке Дубчес были в то время главными центрами духовной жизни сибирских старообрядцев, уцелевшими после погромов 1930­х годов. Здесь имелось все необходимое для трудной, но относительно нормальной жизни: подсобное хозяйство, скот, различные мастерские и даже собственный скрипторий, где не только копировались старые, но и создавались новые произведения. То есть скиты оставались чуть ли не единственными из сохранившихся центров традиционной книжности; а скитский скрипторий был прямым наследником монастырских скрипториев Средневековья. Здешние обитатели сами варили чернила, изготовляли перья, переплетали и украшали рукописи, некоторые из них писали даже на выделанной по особому рецепту бересте. Скиты на многие километры были окружены небольшими заимками – ­поселениями, оказывавшими им всевозможную поддержку, а также служившими своего рода сторожками — на случай появления незваных гостей. Эти скиты, равно как и их обитатели, воспринимались часовенными буквально в мессианском ключе — как последний оплот истинной веры, “малого стада”. Возложенную на них ответственность осознавали и сами скитники, а также и население окружавших скиты заимок, что давало им в тех суровых условиях невероятную мотивацию.

В скиту Афанасий активно занимается самообразованием. “У меня, — писал позже Мурачёв, — врожденное было желание, чтоб сколь возможно больше прочитать книг церковного содержания. В свободные часы читал днями и вечерами; я всегда уходил последний с читального стола”. Настоятель скита, отец Симеон (в миру — Софон Яковлевич Лаптев), видя такую неуемную тягу к чтению, даже слегка пожурил нового послушника: “Ты, Афанасий, братию обидишь, один вечеруешь, братский труд лучину жгешь”. Афанасий же парировал: “Отче, я сам буду для себя лучину готовить”. Так за чтением и различными послушаниями протекала жизнь Афанасия Герасимовича.

В один из дней, по воспоминаниям Мурачева, “в скиту иконы стали извещать, стали почикивать, пощелкивать. У старцев на сердце стало волнение, говорят, что­ то иконы извещают. Сперва было реже, а потом чем далее, стало повторяться чаще, каждый день пять­ шесть раз щолкнут иконы, особенно древние. Таких извещений в благополучное время не бывает”. И действительно: в 1951 году таежный монастырь был обнаружен с воздуха и разорен отрядом МГБ. “На третий день после Благовещения Пресвятые Богородицы, — вспоминает Мурачёв, — 28 марта, часа в 4 дня я вышел из келии на улицу. Послышался крик, я глянул вправо и вижу толпу бежащих людей, похожее на татарский набег, с оружием в руках и с криком, друг друга переганяют, один другова подгоняют и от радости вскрикивают”. Афанасий Герасимович сразу догадался, что это милицейский отряд. Он вернулся в моленную и предупредил находившихся там троих старцев, а сам “пошол в келарню, и сял возле стола”. Старцы же, “схватив шубы”, “улезли в картовную яму”.

Однако ни расстояния, ни толстые стены, ни, тем более, “картовная яма” никого не спасли: скитников арестовали, а имевшийся у них мелкий рогатый скот и масло “все начальство поели”. Невосполнимой утратой не только для обитателей скита, но и для всей русской культуры стало уничтожение богатейшей скитской библиотеки. Сотрудники МГБ сожгли около 500 средневековых рукописей и старопечатных книг! Афанасий Герасимович вспоминал: “Из моленной иконы, книги и всю святыню вынесли, в сени кучей свалили— все сожгли наотло. Сожигатели ужахнулись и удивились такой массе книг, но по своему озверению ничему цены не предали. Ни исчесть, каких только рукописей не было. Одна была замечательная рукопись, я ее читал с жаждой. Ее писал некий мыслитель, имя его я уже  не припомню. И тот писатель подсчитал год рождения и воцарения императора Александра Освободителя, сложил из числа словянских букв и получилось “Ангел кротости”. И как было высчитано им, я теперь не припомню. И еще было много интереснаго в той книге. Но свиная милицейская мудрость ничем этим не дорожила, все это огню предала”. Тем не менее одну ценную рукопись, правда XX века, скитникам все же удалось спасти, закопав в землю той пристройки, где их содержали.

Задержанных переправляли на плотах в Красноярск, и при первой же остановке Мурачёву удалось бежать: “Берег к соныцу, снегу не было, в лесу метров 6–7 была грядка снегу, а далее косогор весь был голый, покрытый лесом, и он меня взял в свои обятия. Чрез мало минут я был на верху горы с километр, только тогда похватался отряд, что Афанасий исчез: ухали, кричали во весь дух: Афанасий! Афанасий! А до меня только чуть доносилось, как волчей вой. Тогда только я свободно вздохнул и сказал: Слава Богу, отстали от меня все сквернословные дикобразы”.

После побега Афанасий вновь скитается по тайге. Вскоре он обосновывается в скиту отца Ефрема, находившемся в Кемеровской области. Вместе со своим новым наставником Мурачёв совершает поездки по Уралу, помогая ему обзаводиться древними книгами. Несколько позже он стал ездить один. Но как-то в Абакане Афанасий Герасимович был задержан милицией как не имеющий документов. Десять дней его содержали в спецприемнике. Самым тяжелым, как вспоминал Афанасий, было не само заключение как таковое, а то обстоятельство, что, когда кончились запасы своей еды, он был вынужден “скверниться”, принимая хлеб от “безбожных” (за водой его все же выпустили к колонке). Через десять дней Мурачёва отпустили, выдав первый в его жизни документ — справку для устройства на жительство. А еще через некоторое время в одном из енисейских поселков ему выдали и общегражданский паспорт. Переезжая из одного сибирского села в другое, Мурачёв в итоге оседает в том самом районе Обь­ Енисейского канала, куда в конце 1930­х годов и перебрались из Западной Сибири обитатели скитов отца Симеона.

Поддерживая связь со скитами, он стал своеобразным связующим звеном между ними и единоверной мирской округой, в основном, в сфере книжных интересов и иконописания, а также духовных наставлений, как в миру, так и в монастырях. Сохраняя память о своем учителе о. Симеоне, он не раз отстаивал традиционные устои жизнепорядка на Соборах часовенных.

В поселениях по Енисею хорошо знают деятельность этого старообрядческого подвижника и гордятся знакомством с Афанасием Герасимовичем. Несмотря на то, что он проживал в деревне Безымянка Енисейского района, имел влияние и занимался просветительством по всему Среднему и Нижнему Енисею. Афанасий Герасимович был духовником многих соборных в селах Индыгино, Ворогово, Никулино, Щадрино, Андрюшкино и Сандакчеса Красноярского края. По словам информаторов, здесь он жил месяцами и обучал  чтению и пению священных книг, был наставником в обучении ведения службы. Обучал он и сохранению старопечатных и рукописных книг: копированию и переплетному делу, предоставляя древнерусские образцы и прориси. Так, начиная с 60 – х годов 20 века на Енисее появляется новый художественный и литературный центр старообрядческого искусства. 

Перу Афанасия Мурачёва принадлежит целый ряд ярких произведений исторического характера. Прежде всего это “Повесть о Дубчесских скитах”, впервые опубликованная в “Новом мире” в сентябре 1991 года, из которой мы узнаем подробности уничтожения обители. Переписанная в том же году на бересте тончайшей выделки рукопись “Стихосложении” содержит исполненный пронзительной тоски духовный стих “О разорении и изгнании отцов”: “Сяду один на едине, плач воздвигну в тишине. Тишина от плача прозвучит, да и опять на веки замолчит…”

Афанасий Герасимович был одним из составителей и последним редактором изданного в 2014 году “Урало­сибирского патерика” — той самой рукописи, которую арестованные скитники сумели спасти от огня, закопав в землю. “Патерик” — это пространная летопись часовенного согласия, начиная с появления первых старообрядцев­ пустынников на уральских заводах в начале XVIII столетия и заканчивая 90­ми годами XX века.